Главная » Файлы » Изложения » Изложения |
04.05.2012, 19:06 | |
ДРЕВНЕЕ, ВЕЧНОЕ Загулял наш конюх. Поехал в город вставлять зубы и по случаю завершения такого важнейшего дела загулял. Рейсовый автобус ушел, и он остался ночевать у свояка. Кони (их было семеро — два мерина, две кобылы и трое жеребят) долго бродили по лугу, и когда я шел от реки с удочками, вскинули головы и долго смотрели мне вслед, думая, что, может, я вернусь и загоню их в стойла конюшни, но не дождавшись никого, сами явились в деревню, ходили от дома к дому, и я решил, что они уснут на лугах или прижавшись к стене конюшни, нагретой солнцем со дня. Поздней ночью я проснулся, пошел на кухню попить квасу. Что-то останов вило меня, заставил о глянуть в окно Густой-прегустой туман окутал деревню, далее которой вовсе ничего не было видно, и в этой туманной пелене темнели недвижные, как бы из камня вытесанные, силуэты лошадей. Мерины и кобылы стояли, обнявшись шеями, а в середке, меж их теплых боков, опустив головенки, хвосты и желтенькие, еще коротенькие гривы, стояли и спали тонконогие жеребята. Я тихо приоткрыл окно, в створку хлынула прохлада. Где-то совсем близко бегал и крякал коростель, за рекой пели соловьи, и какой-то незнакомый звук, какое-то хрюканье, утробное и мирное, доносилось еще. Не сразу, но я догадался, что это хрипит у самого старого мерина в сонно распустившемся нутре. Время от времени храп прекращался, мерин приоткрывал чуть .смеженные глаза, переступал с ноги на ногу, настороженно вслушиваясь — не разбудил ли кого, не потревожил ли, — еще плотнее вдавливал свой бугристо вздутый живот в табунок и, сгрудив жеребяток, успокаивался, по-человечьи протяжно вздыхал и снова погружался в сон. Другие лошади, сколько я ни смотрел на них, ни разу не потревожились, не пробудились и только плотнее и плотнее жались друг к дружке, обнимались шеями, грели жеребят, зная, что раз в табуне есть старший, он и возьмет на себя главную заботу — сторожить их, спать вполусон, следить за порядком. Если потребуется, он и разбудит всех, поведет куда надо. Все гуще и плотнее делался туман. Лошади проступали из него. Домов совсем не видно стало, только кипы деревьев в палисаднике, за травянистой улицей, еще темнели какое-то время, но и они скоро погрузились в серую густую глубь ночи, в гущу туманов, веющих прохладной и промозглой сонной сырью. И чем ближе было утро, чем беспросветней становилось в природе от туманов, тем звонче нащелкивали соловьи. Всё так же недвижно и величественно стояли спящие кони под моим окном. Пришли они сюда оттого, что я долго сидел за столом, горел у меня свет, и лошади надеялись, что оттуда, из светлой избы, непременно вспомнят о них, выйдут, запрут в уютной и спокойной конюшне, да так и не дождались никого, так их тут, возле нашего палисадника, сном и сморило. И думал я, глядя на этот маленький, по недосмотру заготовителей, точнее любовью конюха сохраненный и все еще работающий табунок деревенских лошадок, что, сколько бы машин ни перевидал, сколько бы чудес ни изведал, вот эта древняя картина: лошадь среди спящего села, недвижные леса вокруг, кусты, травы, доцветающие рябины, отбелевшие черемухи — все это древнее, вечное для меня и во мне нетленно. И первый раз по-настоящему жалко сделалось тех, кто уже не просто не увидит, но даже знать не будет о том, что такое спящий деревенский мир, спящие среди села смирные, терпеливые, самые добрые к человеку животные, простившие ему все, даже живодерни, и не утратившие доверия к этому земному покою. А кругом туман, густой белый туман, и единственный громкий звук в нем — кряканье коростеля, но к утру устал и он, набегался, умолк. И только соловьи щелкали все азартней и звонче, не признавая позднего часа, наполняя ночную тишину вечной песней любви и жизни» (По В. Астафьеву) | |
Просмотров: 1716 | Загрузок: 0 | Комментарии: 3 | |
Всего комментариев: 0 | |
Изложения [145] |
Изложения/Сочинения [128] |