$AlexLat$

КЕМБРИДЖ

Есть милая поговорка: на чужбине и звезды из олова. Хороша природа за морем, да она не наша и кажется нам бездушной, искусственной. Нужно упорно вглядываться, чтобы ее почувствовать и полюбить.

С такими чувствами въезжал я в провинциальный английский городок, в котором, как великая душа в малом теле, живет гордой жизнью древний университет.

Взад и вперед по узким улицам шмыгают, перезваниваясь, обрызганные грязью велосипеды, кудахтают мотоциклы и, куда ни взглянешь, везде кишат цари города Кембриджа — студенты.

По утрам молодцы эти, схватив в охапку тетрадь и форменный плащ, спешат на лекции, гуськом пробираются в залы, сонно слушают, как с кафедры мямлит мудрая мумия, и, очнувшись, выражают одобренье свое переливчатым топаньем, когда в тусклом потоке научной речи рыбкой плеснется красное словцо. После завтрака, напялив лиловые, зеленые, синие куртки, улетают они, как вороны в павлиньих перьях, на бархатные лужайки, где до вечера будут щелкать мячи, или на реку, и тогда Кембридж на время пустеет. К пяти часам все оживает снова, народ валом валит в кондитерские, где на каждом столике, как куча мухоморов, лоснятся ядовито-яркие пирожные.

Сижу я, бывало, в уголке, смотрю по сторонам на все эти гладкие лица, очень милые, но всегда как-то напоминающие объявления о мыле для бритья, и вдруг становится так скучно, так нудно.

Оказалось, что в Кембридже есть целый ряд самых простых вещей, которых, по традиции, студент делать не Должен. Например, не принято надевать на улице шапку. Не полагается здороваться за руку. И не дай бог при встрече поклониться профессору: он растерянно, улыбнется, пробормочет что-то, споткнется. Немало законов таких, и свежий человек нет-нет да и попадет впросак. Если же буйный иноземец будет поступать все-таки по-своему, то сначала на него подивятся, а потом станут избегать, не узнавать на улице. Иногда, правда, подвернется добрая душа» падкая на зверей заморских, но подойдет она к тебе только в уединенном месте, боязливо озираясь, и навсегда исчезнет, удовлетворив свое любопытство. Вот отчего подчас тоской набухает сердце, чувствуя, что истинного друга оно здесь не сыщет. И тогда все кажется скучным.

Но ко всему привыкаешь, подлаживаешься, учишься в чуждом подмечать прекрасное. Блуждая в дымчатый весенний вечер по угомонившемуся городку, чувствуешь, что, кроме пестроты и суеты жизни нашей, есть в самом Кембридже еще иная жизнь, жизнь пленительной старины. Знаешь, что ее большие, серые глаза задумчиво и безучастно глядят на выдумки нового поколения, как глядели сто лет тому назад на хромого студента Байрона и на его ручного медведя, запомнившего навсегда родимый бор да хитрого мужичка в баснословной Московии.

Промахнуло восемь столетий. Саранчой налетели татары. Грохотал Иоанн. Как вещий сон, по Руси веяла смута. За ней новые цари вставали золотыми туманами. Работал Петр, рубил сплеча и выбрался из лесу на белый свет. А здесь эти стены, эти башни все стояли, неизменные, и все так же, из году в год, гладкие юноши собирались при перезвоне часов в общих столовых, и все так же перешучивались они, только, пожалуй, речи были бойчее... Я об этом думаю, блуждая в дымчатый весенний вечер по затихшим улицам. Выхожу на реку. Долго стою на выгнутом жемчужно-сером мостике, и поодаль такой же мостик образует полный круг со своим отчетливым, очаровательным отражением. Тускло. Пахнет сиренью. И вот по всему городу начинают бить часы... Круглые, серебряные звуки, отдаленные, близкие, проплывают, перекрещиваясь в вышине и на несколько мгновений повиснув волшебной сеткой над черными, вырезными башнями, расходятся, длительно тают, близкие, отдаленные, в узких, туманных переулках, в прекрасном вечернем небе, в сердце моем... И, глядя на тихую воду, где цветут тонкие отражения будто рисунок по фарфору, я задумываюсь все глубже — о многом, о причудах судьбы, о моей родине и о том, что лучшие воспоминания стареют с каждым днем, а заменить их пока еще нечем...

(По В. Набокову)