$AlexLat$

Однажды со мной случилась беда: я упал и сломал себе нос и руку. Произошло это в самом центре города Москвы.

Еще совсем недавно можно было услышать легенду о том, как появилась в селах Горьковской области «хохлома». Она гласит, что жил в Москве мастер-иконописец, чьи работы очень ценил и богато вознаграждал царь. Мастер любил свое ремесло, но больше он любил свободу, поэтому покинул столицу и поселился в глухих керженских лесах. 

Большая часть моего общения с Горьким прошла в обстановке почти деревенской, когда природный характер человека не заслоня¬ется городскими обстоятельствами.

Сколько сказано о родном языке! Но чудо речи необъяснимо. Только родное слово, познанное в детстве, может напоить душу поэзией народа, пробудить в человеке первые истоки национальной гордости. Детство — это ядро будущей личности. Это время, когда возникает ощущение причастности к окружающим людям, к окружающей природе, к культуре.

Сколько всего сказано о родном языке, но чудо речи так и не-объяснимо! Только родное слово, познанное в детстве, может на¬полнить душу народной поэзией, пробудить в человеке истоки национальной гордости. Детство — это ядро формирования человека. В детстве возникает ощущение причастности к родной природе и родной культуре.

Я как безумный выбежал во двор и вскочил на своего Черкеса, которого водили по двору, и пустился во весь дух по дороге в Пятигорск. Я беспощадно погонял своего измученного коня, который, тяжело храпя и весь в пене, мчал меня по дороге.

В 1508 году Микеланджело Буонарроти подписал договор с па¬пой Юлием II. Итальянский скульптор и художник должен был расписать плафон Сикстинской капеллы — длинной залы в папском дворце.

Последний раз я принимал участие в покосе лет пять или шесть тому назад. Я приехал в деревню на побывку, а был как раз разгар сенокоса. С вечера я и не собирался идти косить, но застучали молоточки по наковальням, и что-то поднялось во мне, взбудоражило. Я подумал: почему бы и не сходить?

21 апреля 1961 года от Земли отрывается первый человек, любимец века. Стоя между небом и землей, прежде чем войти в ракету, он поднял обе руки, улыбнулся и крикнул: «До встречи!»

Купил Дурак на базаре Правду, недорого купил: дал за нее три дурацких вопроса, да получил два тумака на сдачу — и пошел. 

Орфей любил Эвридику. И не было этой любви равных. Однажды, гуляя по лугу, Эвридика случайно наступила на змею. Вскрикнула она и упала; лоб покрылся испариной, закатились светлые очи.

На поляне около лесной опушки я увидел красивые синие цветы. Они жались друг к другу, и их заросли были похожи на маленькие озера. Я нарвал целый букет этих цветов. Когда я их срывал, в них гремели созревшие семена. Эти цветы чем-то походили на колокольчики, но если у них головки всегда наклонены к земле, то у этих цветов они смотрели вверх.

Передо мной полотна Сурикова. Интересно, почему в одном просыпается талант, а в другом нет?

Вероятнее всего, талант накапливается по капельке, передается по наследству из колена в колено, как цвет волос или характер. 

 

Художнику, решившему написать историческую картину, надо хорошо знать ту историческую эпоху, которую он собрался описывать. Когда Суриков задумал писать «Боярыню Морозову», он про¬читал много книг о той эпохе, он ходил по Москве, всматривался в Кремль и храм Василия Блаженного. Он, как у людей, спрашивал их: «Вы видели, вы слышали, вы свидетели».

Когда Семка жил у писателя в городе, он рассматривал старые иконы, листал книги про старину — этого у писателя было навалом.

Зимой 1935 года мы шли с Луговским по пустой Массандровской улице в Ялте.

Было пасмурно, тепло, дул ветер. Нас обгоняли, шурша по мостовой, высохшие листья клена. Они останавливались на перекрестках, как бы раздумывая, куда бежать дальше.

Любила Русь колокольный звон. Уже в XIV веке (а может, и раньше, но сведений нет) колокола делали в Москве и Новгороде. Новгородская летопись гласит, что в 1342 году архиепископ Василий повелел отлить колокол для Софии и привел мастера Бориса из Москвы. 

Саврасову хотелось работать, писать новые этюды» новые картины. После некоторых размышлений он решил поехать в какую-нибудь деревеньку на севере Костромской губернии. Он быстро собрался, отобрал масляные краски, приготовил этюдник и отправился в санях по почтовому тракту.

Я уже смутно помню этого сутулого худощавого человека, всю жизнь представлявшегося мне стариком. Опираясь о большой зонт, он неутомимо шагал по обширнейшему участку — району бедноты, куда не ездили извозчики.